Наследие Арконы - Страница 40

— Что же ты предлагаешь, чернокнижник?

— Пусть мои грешники, коим Вашей Праведностью было позволено искупать свои грехи в войне с такими же язычниками, вместе с честными воинами высадятся завтра близ капища. Они почтут за честь погибнуть, стирая с лица земли оплот дьявольского культа, и будут сражаться, как сами ангелы в дни Апокалипсиса. Я пойду с ними, и ручаюсь Вашему Преосвященству, что ни один из жрецов их богопротивной веры не спасется!

Последние слова были сказаны с удивившей епископа горячностью, обычно колдуну не свойственной. Однако Абсалона более волновала не столько судьба языческих жрецов — никуда они не денутся, не в капище, так на пристани их изрубят на куски — сколько золотое одеяние самих идолов.

— Ага! Так ты что же это, рассчитываешь на часть добычи, нечестивец?!

Колдун благоговейно замахал руками.

— Ваша Праведность! Как можно! Я только хотел сказать, что лишившись гадких изображений, язычники падут духом, и легко сдадутся на милость победителей, открыв последним все сокровища, нажитые своим разбойным промыслом. Сам Господь велел конфисковать их в пользу Святой Церкви.

— Ну, не тебе, гаду в облике человечьем, судить о Божьих повелениях, хотя доля истины в твоих словах, безусловно, есть. Так уж и быть, я передам эту просьбу его величеству. Думаю, наш король выслушает здравое предложение, и возьмет на корабли твоих псов. Надеюсь, правда, все они сдохнут, разрушая капище. Но смотри, если узнаю, что хотя бы крупинка драгоценностей попала в твои грязные руки-не пощажу! Сдохнешь смертью тяжкой, чтобы адские муки не казались тебе потом слишком непривычными. Ступай!

Не вставая с колен и непрерывно кланяясь, колдун задом наперед дополз до выхода и исчез.

Абсалон горестно склонился пред распятием.

Много раз он уже давал себе слово, что как только закончится очередной поход против упорствующих в ереси, кинуть Флорентийца в руки палачей. Но тут как раз поднимали головы завистники и соперники, всплывали забытые было интриги, и помощь колдуна снова становилась необходимой. Распустить порочащий слух, приготовить отраву, действующую подобно болезни, предсказать будущее по звездам, а прошлое по внешнему облику, послать дурной сон — никто не мог сделать это лучше, чем он. Услужливый и почтительный, Флорентиец довольствовался малым, держась в тени даже в тех редких случаях, когда вполне безопасно мог бы и показаться на глаза королю, сделавшись, например, придворным астрологом. Впрочем, этого ему не позволил бы уже сам епископ, который в свое время спас колдуна от обвинения в чернокнижии, грозившем скорой расправой. У епископа тогда не было выхода, ибо заболел он постыдной мужской болезнью, мучительной как самой по себе, так и страхом позорного разоблачения. Кто бы мог подумать, что та молодая смазливая монашка, безропотно отдавшаяся святому наставнику, на проверку оказалась обыкновенной шлюхой.

Колдун, сведущий в лекарстве, оставался его последней надеждой.

Надежда оправдалась, Флорентиец вылечил молодого епископа. Тот едва не отправил чернокнижника обратно в темницу, но колдун уже успел показать свои таланты и в других областях, искусно подставив под папскую опалу мешавшего епископу кардинала. И Абсалон смалодушничал, оставив нечестивца при себе. А тот как бы в благодарность все больше и больше старался для епископа, внешне совсем не зазнаваясь при этом и чтя епископское высокомерие. Один раз, правда, епископ чуть сам не убил его — когда колдун осмелился попросить за упрямого кузнеца-дана, не желавшего отказываться от поклонения Одину, и буквально разорвавшего на части нескольких латников, посланных научить его уму — разуму.

С большими потерями кузнец был взят живым и приговорен к четвертованию тупым топором, но колдун упросил-таки Абсалона отдать мастера ему, убедив в том, что сделает из него навсегда послушного и преданного раба, способного выполнить любое приказание, и тут же забыть об этом. А чтобы не смущать ревнителей строгого правосудия, чернокнижник предложил одеть на кузнеца вечную маску, под которой его звериная морда никому не будет мозолить глаза, напоминая о необоснованном «помиловании».

Скрепя сердце, епископ согласился, тем более, что потребность в таком слуге была у него всегда.

Все произошло так, как и описывал колдун. Под влиянием неведомых чар дикий и упрямый варвар превратился в идеального исполнителя щекотливых поручений. Подчинялся он только самому Флорентийцу да Абсалону; впрочем, епископ избегал сам отдавать приказания гиганту в маске, предпочитая использовать посредничество колдуна.

За кузнецом последовали другие. Волосатый лесной человек, долгое время нападавший на обозы, сарацин, захваченный далеко на юге, три раза убегавший из наглухо запертых охраняемых темниц, и мастерски владевший сарбаканом, пират-рыба, резавший экипажи торговых судов, забираясь на них из воды… Получился отряд из отчаянных головорезов. Как и самый первый — датский кузнец, все они носили одинаковые маски, никогда на людях не снимая их. Несмотря на малочисленность, этот отряд стоил иногда целой армии, что и доказывал, случалось, карая неугодных епископу вассалов… а то и сюзеренов. Никакая дружина не могла защитить зазнавшихся дворян от демоноподобных бойцов с металлическими лицами, открывавших любые запоры и проходящих, не без помощи Флорентийца, сквозь любые стены…

Епископу хотелось спать, но он вновь взялся за молитвенник. Больше страха пострадать как-нибудь от Рима за свои художества с колдуном (в крайнем случае, могли отлучить от Церкви) его грыз страх погубить свою душу. Любой грех можно замолить, раскаявшись, но нет прощения упорствующим в грехе. И перед тем, как приняться за латынь, епископ пообещал почти неслышно Христу, висящему на кресте: